Проза

I

Мгновенность что-то убивает: отправление, и, сразу же, получение ответа — мгновенное что-то убивает. Нет томления. Можно даже сравнить с готовкой: нельзя накидать картошку и мяса, лука и специй, моркови и зелени — и нюхать, и наслаждаться. Нюхать можно, наслаждаться — никак нельзя. Выйдет блюдо: замаскированное специями, бесцветное, бестёплое, бесвкусное — в нём-то и аппетитного нет, и ничего о нём сказать, засим, невозможно. А что наши вечера в пиццериях? Заказал — получи, принесли — ешь, вкусно — хвали. Запивай, говори. А где то ожидание? Пол-часа-часовые томления, разговоры и взгляды? — Иди в рэ.-сто-раны! Или дома сиди, и жену веди за ручку на кухню — чтобы готовила, эта уставшая ничего не хо́чущая уже женщина. Она занята — тебе — томление.

И так не выходит: муж с работы приходит, стол украшен, всё по местам расставлено:

— Кушай дорогой, приятного аппетита.

— А ты что?

— Да я не хочу: сыта стала, пока готовила.

А ежели не так? Да как же, раз не так: разве так не положено? Плохая жена? Не заботится совсем... А если заботится? Поел — лежи себе на боку, на кнопочки нажимай, пиво допивай, за мячом следи; сытый, довольный, хмельной, спокойный, в тёплой-то квартире, на мягком-то диванчике, в тихом-то присутствии жены уставшей, незамечаемой. Какое тут томление, боже упаси?!

А все говорят: готовили вместе, свечи, вино... И думается: нужно быть голодным и жаждущим, чтобы вот так готовить вместе и, торопясь, свечи — расставлять , вино — разливать, с друг другом — играть глазами. И в этом во всём — улыбками сверкать. Сначала мычать и жевать, а уж успокоившись, вовлечась — всегда не понятно, когда это происходит — уже говорить расслабленно. Здесь томление, как и не томление вовсе, как кипение в кастрюле, у которой крышка глухо гремит — громко, второпях, приборы расставляются по местам, звонко глохнут звуки: бульканья, ножки стульев скрипят о пол, голодные руки суетятся. Это всё скоро, но во всём вместе, во всей суете этой, есть то самое томление.

II

Далека-далёко дороженька несёт с запотевшими окнами автобус, ко́чки удабривает амортизация: становятся они подобающими ночи за окном: неслышными, заглушенными звуками двигателя, сухозвучными, тёмными, как-будто пустыми, убаюкивающими, несущими куда-то туда, где то, без чего ничего невозможно.

Когда стемнело, опустил кресло пониже, чтоб других сзади не стеснить — не до конца. Подложил под голову собственную подушечку для путешествий. Глаза закрыл. И пожалуйста: томись себе: думай, чувствуй, головой верти, дыши, вздыхай, вспоминай, забывай. Горы времени отмеряй.

А всё потому, что когда закрыта крышка, пар клубится внутри незримо, запахи ходят, картинки мерцают, звуки булькают, тогда раскрываются вкусы, тогда наполняются ароматом сырые, начищенные до блеска брови, чуждые морщинам веки, глянцевые губы, тогда только наводится фокус, на другое, и, уже понятно, на главное: на душу — перетомился, притомился. И дорога уже невмоготу: Бестрей же едь!, Но! Но! Скачи, родимая!.

III

Естественности претит мгновенность. Красота осенних деревьев не в опавшей листве, в процессе же: в опадании, в увядании, в истилании лиственного пахнущего ковра. Представить себе сиюминутно наступившую осень — для жалости над собою же. Сколько теряется! Сколько скрывается в мгновенности — от глаз, от чувств, от мыслей! Мгновенно на ложе не распадаются. А распадаются — истомлённые, уставшие. К чему бы эта усталость мгновенно? Этот пик — ничто не значащее откровение. Откровение процесса — много большее.

Ах! Весенние почки, неуловимые размеры, опять же, запахи... — мгновенно: грязь, липкие следы на полу, аллергия. Птицы возвращаются, загорланили всё небо. Сядут на оттаявшую землю, ходят, вышагивают, высматривают — мгновенно: стая чёрных пятен в соломенной кашице цвета. Ручьи бегут, журчат, переливаются на солнышке, а оно, спокойное, улыбается тихо и пригревает — мгновенно: всё та же зимняя картина: ледяные не только озёра, даже ручьи — замершие, солнце тусклое и холодное.

В зиме красив снегопад. Медленно, не торопясь, в неторопливую безветренную погоду летит с неба снег. Холодно. Снежинки-пёрышки, пушинки, ажурные льдинки, паутинки стремятся к земле, к белоснежным сугробам. Покажется, что вот тут то, в ясную кристальную погоду, глядя на сугроб и чувствуется мгновение, что оно и естественно и единственно в восприятии. А ведь нет, из ноздрей пар — клубиться, снег скрипит, блестит, переливается. И только это оживляет застывшую природу. Мгновенно будет: мёртвая картина, может даже и прекрасная...

Лето красное, читай: красивое, лето зеленью око радует. Лето, подобно зиме: природа застывшая. А ведь нет: смехи, купания, гуляния, разговоры, сны дневные, объятия свободные — без всего этого лето то же: натюр-морт, прекрасно и мёртво.