Проза

Пару раз в своей жизни я был в том доме. Не помню, сколько мне было лет. В старых районах дома выглядят как на снимках, цветами сепии заставляют запоминать каждую трещинку и каждый оттенок. И только высокие деревья с зелёными необъятными кронами, не менее зелёная трава, серый асфальт, выкрашенные кем-то известью рассыпающиеся бордюры, брошенные пятнами колодезные люки, — только они придавали осознанную цветность. Неба не хотелось — глаз устал от неба. В других местах, привычных и тусклых, небо — единственное, что приковывает взгляд, притягивает его, как магнит, и не отпускает.

Внушительные окна, рамы со стёклами, которые изгибают каждую линию внешнего мира. Я никогда не проводил в таких домах ночь, соответственно не видел снов. Зато днём, когда я там был, сквозь окна бил солнечный свет. Я ходил по освещённым тёплым от солнечного света пятнам ковра, заглядывал в сервант. Аккуратно расставленные кружки, блюдца. Так же было дома у моей бабушки. Высокие потолки, багеты, непримечательная люстра. Мы приехали сюда не на долго, у родителей были здесь какие-то дела. Я оказался здесь случайно, заодно, можно сказать. Но сейчас в комнате я был один.

В соседней маленькой комнатушке было ещё светлее. Здесь солнце билось в рамы и стёкла, а там окно было распахнуто. Шторы шевелились от дуновения лёгкого ветерка. У окна стоял маленький стульчик. На таком стульчике нельзя представить сидящим взрослого, ведь ему было бы не удобно. С затаённым дыханием, с глазами первооткрывателя я перешагнул порог комнаты и стал рассматривать стул.

Квадратный стульчик стоял прямо у стены. Он был серьёзен и твёрд. Мне кажется, для него нельзя было придумать мягкую сидушку, сочетающуюся с его высотой и формой. Лёгкие угловатые ножки, как шляпа — поверхность. Этот стульчик сошёл бы в качестве столика на каком-нибудь банкете маленьких человечков. Я расставил воображаемые стульчики с высокими спинками, представил белую скатерть, миниатюрные тарелочки, ложечки и вилочки. Тем временем за окном зачирикали птицы.

Со стула было легко залезть на подоконник, широкий и белый. Удивлениям не было предела: за окном раскинулся обычный огород, с грядками и дорожками, кустами и деревьями, а прямо у стены — совершенно такой же стул. Но он казался старше, наверное для него была улица, а для того — комната. На улице лили дожди, светило солнце, он сох, потом встречал первый снег, зимовал. Он стал частью природы, безвозрастным, принятым без каких-либо обещаний. Вот только его искусственная сущность не выдерживала и постепенно сдавалась, он серел, начинал скрипеть и шататься из стороны в сторону. Не могу понять, что же ему не позволяло рассыпаться в пыль и стать всецело свободным от мыслей?

Два взрослых парня перекапывали огромный кусок ещё не занятой почвы. В солнечном свете был виден каждый мускул их обнаженных спин. На головах повязанная светлая ткань, почти белая. Похожие на армейские штаны и кроссовки, утратившие какой-либо цвет. Они были полностью заняты своей работой, земля почти не отпускала их взгляд, они посмотрели на меня: сначала один, потом второй, через несколько минут. В их взглядах не было ничего, ни хорошего, ни плохого. Это всё земля.

Я сидел на подоконнике. Спина упёрлась в оконный проём. Сейчас, я бы там тоже посидел, может, даже покурил бы. В тот день было не жарко, и если бы за окном были бирюзовые воды какого-нибудь моря, под таким солнцем, с таким ветром, запахами, можно было бы сидеть целую вечность. Два Аполлона крутили бы педали белого катамарана с синими полосками. Море скользило бы под ними. Глаза мои закрылись бы, и я уснул.